Капитан первого ранга - Патрик О`Брайан

— Это был капер, сэр.

— Капером он стал лишь благодаря стараниям окаянного судейского крючкотвора, — возразил Джек Обри, возвышая голос.

— Вы забываетесь, сэр! Вы перед кем стоите?! Вам напомнить, где вы находитесь, сэр?

— Прошу прощения, сэр.

— Вы захватили набитый жалким сбродом капер, имея в своем распоряжении шлюп Его Величества, укомплектованный превосходной командой, потеряв при этом лишь трех человек, а теперь распускаете перья и торгуетесь по поводу производства в чин капитана первого ранга!

— И восемь человек ранеными. Если судить о сражении по количеству потерь, сэр, то смею напомнить, что на вашем флагманском корабле в битве при Сент-Винсенте был убит всего один человек и пятеро ранены.

— Вы имеете дерзость сравнивать крупное эскадренное сражение с…

— С чем, сэр? — вскричал Джек Обри, у которого глаза налились кровью.

Сердитые голоса внезапно умолкли. Открылась и захлопнулась дверь, и офицеры, томившиеся в ожидании приема, увидели, как капитан Обри промчался мимо, сбежал по лестнице и исчез во дворе.

«3 мая. Я ведь просил его хранить полное молчание, а теперь его имя треплет вся округа. Он, в сущности, не знает о женщинах ничего, кроме того, что они являются предметом желаний (иногда, впрочем, возвышенных!). Сестер у него нет, мать умерла, когда он был ребенком, и он не имеет ни малейшего представления о дьявольской силе миссис У. Старая карга наверняка выудила все, что ей нужно, у Софии, и со свойственной ей беспринципностью деловито и радостно пошла сплетничать налево и направо; столь же непристойную деловитость она проявила, когда увезла девочек в Бат. Она явно шантажировала их своим плохим здоровьем, сыграв на добром сердце Софи. Что могло быть проще? У. приготовилась к отъезду за какие-то два дня. Куда подевалась ее привычка медлить, хныкать и колебаться неделями? Она, как настеганная, за пару дней уложила баулы и была такова! Задержись она еще хоть на несколько дней, когда недоразумение уладилось, отъезд не имел бы никакого значения. Софи сдержала бы свое слово, что бы ни случилось. Сейчас же обстоятельства сложились хуже некуда. Разлука, непостоянство (у Д. О., как у любого молодого человека на его месте, разыгралось ретивое), отсутствие предмета страсти, чувство заброшенности…»

«Что за грымза эта мамаша Уильямс! Я бы ничего не узнал об их внезапном отъезде, если бы не записка Дианы и визит этого милого, встревоженного дитя. Я называю С. У. „дитя", но она не моложе Д. В., которую я вижу в совершенно ином свете, хотя в детстве она, должно быть, была прелестным ребенком, пожалуй, похожей на Френсис: та же беспощадная и одновременно невинная жестокость. И никаких известий после отъезда. Как мне объяснить все это Д. О.? Одна мысль об этом терзает меня, будто я дал ему пощечину…»

Но все оказалось гораздо проще. Стивен сказал Джеку:

— Барышни уехали. Миссис Уильямс увезла их в Бат в прошлый вторник. Софи побывала у меня и сообщила, что чрезвычайно сожалеет о случившемся.

— Она оставила мне какую-нибудь записку? — прояснев лицом, спросил Джек.

— Нет. Строго говоря, не оставила. Она так волновалась, что было трудно уследить за ее мыслями. И понять ее просто: девушка пришла без сопровождения к холостому джентльмену. В Чампфлауэре такого еще не бывало. Но я не ошибусь, если сообщу суть. Она сказала, чтобы вы знали: Сассекс она покинула не по своей воле и отнюдь не с легким сердцем.

— Как вы полагаете, могу ли я написать ей через Диану Вильерс? — спросил Джек.

— Диана Вильерс все еще здесь. В Бат она не едет, а остается в Мейпс Корт, — холодно произнес Стивен.

Банкротство капитана Обри не обсуждал только ленивый, поскольку все читали лондонские газеты, сообщившие о решении суда по призовому иску. В округе к тому же было немало морских офицеров, некоторые из них знали о бегстве капитанского поверенного и поняли масштабы обрушившегося на Обри несчастья. Другое газетное объявление, под заголовком «В Вулхемптоне 19-го числа настоящего месяца, о появлении сына у супруги генерала Обри», доконало его финансовую репутацию.

Бат был полон слухов о торжестве добродетели миссис Уильямс.

— Несомненно, это Божье наказание, дорогие мои, — причитала она. — Нам говорили, какой это страшный распутник, вспомните, что он мне никогда не нравился: я недаром заявляла, что у него порочный рисунок губ. Мое чутье меня никогда не обманывает. И глаза его мне не нравились.

— Ах, мама! — воскликнула Френсис. — Ты же сама говорила, что из тех, кого ты встречала, он более всех похож на джентльмена, и такой красивый.

— Красив тот, кто красиво поступает! — отрезала миссис Уильямс. — А вы, мисс Нахальзон, можете покинуть комнату. Из-за вашей непочтительности останетесь без пудинга.

Вскоре выяснилось, что и другие вовсе не жаловали Джека Обри: он даже внешне будто стал состоять из одних изъянов, его щедрые угощения, лошади, планы обзавестись сворой собак — все стало предметом укора. Джеку и прежде доводилось наблюдать подобное, но лишь со стороны; хотя осуждения в его адрес не были чересчур грубыми или огульными, он нашел их более болезненными, чем ожидал. Потеря лица уже проявилась в первых осторожных намеках на его некредитоспособность со стороны торговцев, известном панибратстве и развязности сельских джентльменов, неуловимом отсутствии должной почтительности.

Мелбери Лодж он снял на год, арендная плата была внесена, сдать в поднаем дом было нельзя; переезжать куда-то не было смысла. Джек стал экономить на всем, продал своих гунтеров, сообщил слугам, что, как это ему ни больно, они должны расстаться, как только те подыщут себе другие места, перестал устраивать званые обеды. Лошади у него были превосходные, и он продал одну из них по той же цене, за которую приобрел. Ему удалось расплатиться с самыми настойчивыми местными заимодавцами, что, увы, не восстановило его кредит, ибо обитатели Чампфлоу были готовы поверить любым слухам (хотя еще вчера состояние Джека считалось весьма значительным) и дружно записали его в бедняки.

Он перестал приглашать к себе гостей — не только потому, что был занят делами, но и оттого, что сделался колючим, чересчур чувствительным к малейшим намекам на свои стесненные обстоятельства; вскоре Мейпс стал едва ли не единственным местом, где он обедал. Разве что миссис Вильерс при поддержке священника, его жены и сестры приглашала к столу обитателей Мелбери Лодж.

После одного из таких обедов друзья, вернувшись домой, поставили лошадь и мула в конюшню и пожелали друг другу покойной ночи.

— Не угодно ли вам сыграть партию в карты? — остановившись на лестнице и посмотрев в холл, спросил Джек.

— Не угодно, — ответил Стивен. — Мои мысли заняты совсем другим.

Другим были заняты не только его мысли. Вскоре Мэтьюрин быстрым шагом направился в сторону Полкари Даун, старательно обходя группу браконьеров, собравшихся в выработке Гоула, и остановился под вязами, скрипевшими на ветру, над Мейпс Корт. Особняк неправильной формы, несмотря на современные переделки, попахивал ветхостью. Самый старый флигель завершался квадратной башней, где светилось одно окно. С учащенно бьющимся сердцем доктор торопливо пересек сад и, остановившись возле дверцы в основании башни, попытался перевести дух. Взявшись за ручку двери, он внутренне застыл от ожидания неудачи.

— Держась за эту ручку, я всякий раз держу в руках свое счастье, — произнес он, не смея войти, но почувствовал, как замок поддался, и медленно отворил дверь.

Он поднялся по винтовой лестнице на бельэтаж, где жила Диана: ее покои состояли из небольшой гостиной и спальни. Эта квартирка соединялась с остальной частью дома длинным коридором, который выходил на главную лестницу. В гостиной никого не было. Он сел на диван и стал разглядывать украшенное золотым шитьем сари, которое перешивалось в европейское платье. В золотистом свете лампы золотые тигры рвали на части британского офицера, лежащего на пятнистой земле с бутылкой бренди в руке. Иногда в правой, иногда в левой, поскольку рисунок имел несколько вариаций.

— Как ты поздно, Мэтьюрин, — произнесла Диана, появившаяся из спальни; поверх пеньюара она набросила две шали. Лицо у нее было утомленное, она даже не поприветствовала гостя. — Я собиралась лечь спать. Однако присядь на пять минут. Фу, у тебя башмаки в грязи.

Стивен снял обувь и поставил ее возле двери.

— Возле кроличьего садка собралась целая шайка воров. Поэтому я и сошел с дороги. У тебя есть особенный дар ставить меня в неловкое положение, Вильерс.

— Так ты снова шел пешком? Тебя не выпускают ночью из дома? Можно подумать, что ты состоишь в браке с этим мужчиной. Кстати, как его дела? Нынче вечером он казался довольно веселым, все хохотал с этой гусыней Анни Строуд.

— К сожалению, нет никаких улучшений. Его стряпчий — просто алчная скотина, без мозгов, без чувств, без здравого смысла, без мужества. Невежественная жадность — бескрылый стервятник, который может лишь погрузиться в бездну позора.